После окончания съемок первых фильмов в 1958 году мой французский агент заставил меня сделать несколько фотографий, которые он собирался быстренько разослать американским агентам. Американские продюсеры и режиссеры любили новые лица. Юные европейские девушки были предметом поиска и казались образцом экзотической красоты по сравнению с местными красавицами. В начале 1960 года агент одной из американских киностудий после просмотра снимков позвонил и сообщил, что я приглашена на кинопробы продюсером киностудии «Метро-Голдвин-Майер». Это порадовало меня, но я не прыгала от восторга и не кричала от счастья во весь голос. Я не первая и не последняя актриса, которой делались подобные предложения. Надо еще посмотреть, что это такое. В субботу вечером я села в самолет и после тридцатишестичасового путешествия уже поселилась в знаменитом «Шато-Мармоне», мрачном здании из черного камня, мистической гостинице в Голливуде. У меня не было времени, чтобы расслабиться, так как назавтра я была приглашена на киностудию для переговоров и просмотра. В понедельник утром я встретилась с продюсером Холом Уоллисом, который, узнав, что хорошенькая француженка умеет танцевать и петь, пожелал задействовать меня в музыкальной комедии. Мне сказали, что во многих сценах я буду сниматься в купальнике, и целый день прошел в бесконечных примерках, подборе различных цветов и фасонов. Мне пришлось дефилировать перед взором многочисленных мужчин, которые критически осматривали меня с головы до ног.
Узнав, что меня собираются снимать в музыкальной комедии, я была восхищена: мечта моей жизни обретала конкретные очертания. Уоллис сообщил, что моим партнером будет Элвис Пресли, который наверняка влюбится в меня, как только увидит. А фильм будет похож на те, что он уже снимал но той же схеме. Мне показали один из них. Действие проходило на солнечном пляже с большим количеством кокосовых орехов и ожерелий из цветов. Роль девушки была ничем не примечательна, но это было хорошее начало, так как я пела и танцевала. Мне вручили листочки с текстом, который надо было выучить наизусть под руководством репетитора, заставлявшего меня повторять его с особым акцентом в течение недели. В пятницу я должна была пройти тест.
По просьбе киностудии «Метро-Голдвин-Майер» я сыграла одну из сцен. Хотя мой английский был не безупречен, просмотр прошел без затруднений. Поскольку снималась музыкальная комедия, работники киностудии неожиданно попросили меня продемонстрировать вокальные способности. Тогда я спела песню «Жизнь в розовом цвете» без аккомпанемента, при этом не взяв ни одной фальшивой ноты. Рабочие, находящиеся на строительных лесах и на площадке, принялись напевать знаменитую песню Пиаф. Это взволновало меня и придало вдохновения. Когда я закончила петь, они зааплодировали. Уоллис и его ассистенты, кажется, были довольны. В конце проб, когда я собиралась покинуть съемочную площадку, меня пригласили, практически в обязательном порядке, на уик-энд в Палм-Спринг, место отдыха недалеко от Лос-Анджелеса, в компании всех этих денежных воротил с большими сигарами. Планировались загорание, бассейн, сиеста.
— Но где я буду спать? — наивно спросила я.
Ответ был ясный и однозначный. Я поняла, что для таких ночей мои кинопробы были совершенно не обязательны.
В первый раз за всю свою карьеру мне приходилось сталкиваться с подобной ситуацией. Я вежливо отклонила это предложение. Но эти господа настаивали. Я отказалась более категорично и одна вернулась в «Шато-Мармон». В холле я встретила молодого немецкого актера Максимилиана Шелла, который тоже приехал из Европы попытать счастья и бродил по гостинице как неприкаянный. В начале недели он видел меня радостной и счастливой, ближе к концу — парализованной и измученной накануне кинопроб, по возвращении — одинокой и растерянной. Мы оба были одиноки и решили объединиться. Он был очень любезен со мной во время всего этого уик-энда у бассейна. Мы говорили о жизни, о наших рухнувших надеждах, поскольку понимали, что мы, молодые актеры, в руках продюсера всего лишь игрушки.
Но нам не хотелось просто прожигать жизнь. В понедельник утром секретарша киностудии «Метро-Голдвин-Майер» позвонила мне и сказала, что я могу уезжать в Париж — съемок больше не будет и я не получаю никакого ангажемента. Из любопытства я решила выяснить обстоятельства этого отказа и узнала, что роль, которую мне предлагали сыграть в музыкальной комедии с Элвисом Пресли, перепала в конце концов бывшей невесте Франка Синатры, согласившейся поехать на уик-энд в Палм-Спринг с крупными магнатами, курящими толстые сигары. Я собрала чемоданы, расцеловала деликатного Максимилиана Шелла, с которым, к сожалению, судьба меня больше не сводила, и, крайне разочарованная, отправилась в Париж. А мой агент дожидался меня с кучей предложений.
Тем не менее мои приключения в Голливуде не закончились — некоторое время спустя мне пришлось лететь туда снова. Меня опять вызвали на кинопробы. На этот раз речь шла об экранизации романа Колетт «Жижи», только не в Лос-Анджелесе, а в Бостоне. Несколько недель назад я находилась на фестивале в Берлине. Моим соседом по столу оказался режиссер Элиа Казан, с которым мы подолгу беседовали. Он оставил мне свой номер телефона в Нью-Йорке и настоятельно просил позвонить, если я там окажусь. Путешествуя по восточной части Соединенных Штатов, я решила заехать в Нью-Йорк по пути в Бостон, чтобы встретиться с корреспондентом моего американского агента. С любопытством я наблюдала, как агент выходит из себя, поскольку ему не удается связаться со знаменитым Казаном. Мне было смешно: у меня, неизвестной актрисы и к тому же иностранки, находящейся здесь проездом, есть телефон великого Казана. Сначала агент мне не поверил, потом попросил дать ему этот номер телефона, поскольку ему надо было срочно уладить одно неотложное дело. Я отказалась, и это привело его в изумление. Однако я пообещала предупредить Казана лично, что и сделала.
Казан был сама любезность. Он согласился поговорить с агентом, а мне предложил посетить школу-студию актеров, одним из создателей которой был он сам. Он повел меня туда, держа под руку. На следующий день я уезжала в Бостон, где мне предстояло танцевать перед камерой Винсента Минелли. Мне также нужно было сыграть сцену из комедии, исполняя при этом па-де-де. Меня посчитали слишком юной, и я до сих пор испытываю сожаление, что не получила эту роль. Однако меня немного утешает то, что предпочтение было отдано восхитительной Лесли Карон, прекрасной танцовщице, снимавшейся во многих фильмах. Итак, я уехала в Париж, но попала в столичный мир кино лишь несколько лет спустя.
На заре шестидесятых все молодые французские киноактрисы были в поле зрения продюсеров Голливуда, только и мечтавших открыть редкую жемчужину. Мой парижский агент Бланш Монтель вновь послал мои фотографии американским агентам, состоявшим с ним в переписке. Так, меня заметили на киностудии МКА. Мной заинтересовался Давид Штейн, брат Жюля Штейна, создатель этого артистического агентства, живший в Париже. Как и в первый раз, фотографии понравились продюсерам из «Метро-Голдвин-Майер», и они вновь пригласили меня в Голливуд.
Жизнь с моим мужем, Андре Смаггом, становилась невыносимой. Он исчерпал себя в качестве постановщика зрелищных картин и решил заняться режиссурой. Для этого он выбрал роман Жан-Поля Шаброля «Лишний человек» («Un homme de trop»). Писатель-сценарист уже начал работу. И Гарри Зальцман, продюсер фильма о приключениях Джеймса Бонда, уже сотрудничавший с Андре, дал согласие на съемки фильма. На сэкономленные деньга я частично финансировала это мероприятие. И все шло хорошо до того дня, когда, охваченный паникой из-за того, что придется сесть за режиссерский пульт, Андре, приобретший дурную привычку опрокидывать с утра несколько стаканчиков виски, вдруг все бросил и опустил руки. Он отказался довести фильм до конца и погрузился в тревожное оцепенение. Для меня это был сокрушительный удар, так как со дня на день я могла оказаться совершенно разоренной.
Пребывая в полном отчаянии, я приняла предложение студии «Метро-Голдвин-Майер», решив временно прервать свою многообещающую карьеру в Европе. Но на этот раз контракт со студией был подписан в Париже, до моего отъезда в Соединенные Штаты. К тому же я усовершенствовала свой английский и могла свободно изъясняться без переводчика. Тем не менее по приезде в Голливуд мне тотчас прислали репетитора в гостиницу «Беверли-Уилшир», настоящий дворец, где я занимала комнату с террасой. Мне предстояли съемки в фильме «Серьезное дело» («Global Affair») с десятком собак и малышей-близнецов, а также с некоторыми американскими киноактрисами. Кроме того, меня ждала встреча еще с одним феноменом: Бобом Хоупом, ставшим в конце своей карьеры почитателем стиля фэнтези. Ему было пятьдесят девять лет, в начале сороковых годов он был популярен. Я почти не общалась с Ивон де Карло и с Эльгой Андерсен, но у меня сложились прекрасные отношения с Лизлот Пюльвер, нежной и аппетитной, как золотистая булочка. Она приехала из Швейцарии и играла советскую женщину.
Несмотря на то что у нас не было совместных сцен, мы были и остались очень дружны.
Я играла первую главную женскую роль, и моя фамилия появлялась в титрах сразу после Хоупа и названия фильма. Позируя для первых рекламных фотографий — в то время у меня еще не было хорошего гардероба, — я выбрала всего пять платьев, которые носила Сид Чейрис, величайшая танцовщица в мире, мой идеал. Мне не пришлось ничего подправлять — настолько безупречно сидели на мне ее платья. В этом я увидела знак Божий, свидетельство того, что удача наконец улыбнулась мне.
Боб Хоуп был настоящей кинозвездой, он заставлял подчиняться себе (а также плакать) всех вокруг. Он снимался в комедиях (долгое время на пару с Бингом Кросби) с незапамятных времен, а между съемками придумывал новые шутки. Они ни у кого уже не вызывали смеха, но каждый считал себя обязанным прыснуть в кулачок, выслушивая их, чтобы доставить ему удовольствие. Его истории были странными и зловещими. Несомненно, у меня много недостатков, но в одном меня обвинить невозможно — в лицемерии. Я не понимала, почему должна держаться за бока, сотрясаясь от хохота, выслушивая его сомнительные шутки, совершенно не интересовавшие меня. Он пытался нас спаивать, но я оставалась непреклонной, что его бесило. Этот претенциозный кривляка что только не выделывал, считая себя при этом неотразимым. На самом деле он был просто невыносим, да к тому же эгоист. Занятый самим собой, он не любил, когда его не признавали звездой. Мне он казался ужасным, и я не стала искать обходных путей, чтобы сказать ему об этом. Позабыв о своих достоинствах, он сразу же сделал так, чтобы я все время оказывалась спиной к камере. Прежде чем устроить скандал, я подождала, пока половина фильма уже была отснята, чтобы меня нельзя было заменить. В один прекрасный день, когда я чувствовала себя в замечательной форме, я сказала ему перед семьюдесятью работниками съемочной площадки:
— Сегодня снимается моя сцена, и я хочу стоять лицом к камере, так что не мешай мне!
Вся съемочная группа сразу зауважала меня, так как я первая в истории Голливуда осмелилась противоречить этому историческому монументу. Меня не уволили. Действие фильма разворачивалось в ООН, и я играла переводчицу бельгийского происхождения, которая в зарослях находит корзину с младенцем. Она передает ребенка одному одинокому функционеру Организации и в конце концов выходит за него замуж. Все представители разных стран хотят усыновить это дитя, находящееся, в сущности, на международной территории. В фильме я пою ему колыбельную песню, наполовину по-английски, наполовину по-французски. У меня был восхитительный гардероб, словно у принцессы, я меняла туапеты в каждой сцене, хотя играла всего лишь мелкую чиновницу. То была магия голливудской мечты, но она имела свою оборотную сторону. Я обнаружила, какой властью обладают профсоюзы: я не могла даже воспользоваться расческой для волос, не вызвав инцидента.
Вспоминаю, как однажды у меня разболелся зуб мудрости и щека опухла до такой степени, что парикмахеру пришлось наложить длинные пряли волос на эту сторону лица, чтобы ничего не было заметно.
Я просыпалась в пять часов утра и отправлялась на студию. Вечером, уставшая после напряженной работы, я ела салат на террасе своей комнаты и ложилась спать в одиночестве. У меня не было времени бегать по вечеринкам. Я учила и бесконечно повторяла текст. Интрига не представляла для меня ничего впечатляющего. Я произносила тирады на три страницы, длинные и скучные. И хотя я неплохо говорила по-английски, но не могла полностью освоить этот язык, проникнуть в его тонкости и акценты. Вот почему, когда мне нужно было произнести свою реплику, я цеплялась за конец фразы, которую говорил Хоуп. Он это заметил и, чтобы сбить меня с толку, стал менять концовки своих фраз. Это мешало и бесило, и я стала делать то же, что и он, чтобы сбивать и нервировать его самого. Как и я, он стал путаться. По его взгляду я видела, что он хотел бы меня удушить. Постановщик Джек Арнольд, у которого практически нс было никакой власти, подчинялся ему во всем. Таким образом, оба висели на моей шее, и это мне было не особенно приятно. В одном эпизоде я выливала на лысину Хоупу кастрюлю, полную горячего тушеного мяса в соусе. Я нарочно ошибалась, пропуская свою реплику, спотыкаясь на слове, не вставая под прожекторы, при этом старалась не промахнуться, и каждый раз выливала ему на голову все содержимое кастрюли. Сцена повторялась десятки раз, я ликовала, видя, как густая липкая жидкость текла по его лицу и заливала за воротник. Делала я это с явным удовольствием и получала удовлетворение от мести. Такой опыт мне пригодился и в дальнейшем позволил безбоязненно противостоять любому натиску и никогда ничего никому не спускать.

Мишель Мерсье в фильме "Серьезное дело" (1964)

По окончании съемок Хол Уоллис (которому и на этот раз, как и в прошлый, не удалось увезти меня на курорт в Палм-Спринг с денежными воротилами, курящими большие сигары) предложил мне заманчивый контракт на семь лет. Подписывая такой контракт, актер оказывался привязанным к студии. Им могли располагать как угодно, но при этом платили, даже если он не снимался. Желая сняться в музыкальной комедии, которую мне пообещали, я была готова согласиться, но приезд мужа рассеял все мои мечты. Наша семейная лодка дала течь, а он сам бежал с корабля. И хотя мое сердце было не занято, отношения с Андре сильно тяготили меня. После пеудачного выступления в качестве постановщика он продолжал пить больше, чем обычно, выглядел раздраженным, недоступным и все усложнял. Тем не менее я не решалась подать на развод, поскольку, желая предоставить ему шанс, надеялась, что разлука поможет нам сойтись вновь. Где-то в другом месте. Позже. В спокойном состоянии духа. Однако, не стремясь остаться с ним в Голливуде, я отказалась подписать ангажемент на семь лет, предложенный киностудией «Метро-Голдвин-Майер». Итак, я отклонила настойчивое предложение Уоллиса. Я тотчас позвонила своему итальянскому агенту, сообщив, что хочу вернуться в Европу и вновь работать там. Господин Реджиани взял это на заметку' и нашел для меня фильм в Италии «Летние безумства», где я снова встретила Витторио Гассмана, по-прежнему пылающего ко мне страстью.
Таким образом, я покинула «Беверли-Уилшир», не увидев ничего, кроме обрывков фильма с Бобом Хоупом. Я даже не задумывалась, какой была развязка у этого фильма. Я и сейчас об этом не знаю, так как никогда не видела его целиком. Мне неизвестно, заметно ли на экране мое ликование в сцене с кастрюлей. Сегодня я желаю лишь спокойствия моему бывшему партнеру. Оставляя Андре с его проблемами и бутылками, я решила больше не терпеть обиды, уехать, хотя мне надо было смеяться и петь. Только что я закончила сниматься в главной роли в голливудском фильме. Были удачные эпизоды. У меня имелись интересные предложения в Европе, связи, чтобы вернуться в Америку. К несчастью, моя личная жизнь трещала по всем швам, и я опасалась, как бы это не отразилось на моей карьере. Мой отъезд из легендарного места, где я могла бы прочно обосноваться, был похож на побег в неизвестность с одной целью — избавиться от мучившей меня печали. Поможет ли это бегство обрести счастье, осуществить дерзкие мечты и достичь райского блаженства?