Глава 5

Девчонкой я не очень-то интересовалась кино и артистами. Актеры не вызывали у меня восторга, а кино не было предметом моих метаний. Другое дело — танцы. Танцы приводили меня в восторг и заставляли грезить. Первый фильм, который я посмотрела, вероятно, был «Бемби» Уолта Диснея. Потом я открыла для себя «Красные башмачки» («Les Chaussons rouges») Майкла Пауэла, затем «Огни рампы» («Limelight») с Чарли Чаплином на большом экране в кинотеатре «Эскюриаль» в Ницце и больше ничего не желала смотреть. Кино представлялось мне чудной сказкой, где движение тела объясняет все без слов, где действуют феи и волшебники. Голливуд не вызывал у меня особого восхищения. Я не восторгалась, когда при мне упоминались имена звезд золотой эпохи калифорнийских киностудий. Я не коллекционировала ни фотографии, ни афиши, которые могла бы повесить в своей комнате. Моими кумирами были звезды танца.

Глава 4

Как казаться счастливой, когда грусть снедает душу? В начале 1964 года я готовилась к воплощению на экране образа маркизы ангелов и должна была бы купаться в блаженстве. Однако мрачные мысли все больше овладевали мной. Я заставляла себя улыбаться — не хотелось, чтобы мое состояние отразилось на людях, с которыми я работала, и на фильме.
Мой муж, которого я когда-то очень любила, теперь ничего для меня не значил. Я медленно, но определенно от него отдалилась. Его неожиданный приезд в Голливуд несколько месяцев назад заставил меня бежать в Италию, где я снялась в двух фильмах, а затем направилась в Париж на кинопробы «Анжелики». Таким образом, я вновь возвратилась к своему супругу и в свою квартиру. Мой муж явно не соответствовал той обстановке, в которой он жил. От сводчатых потолков и натертых паркетов, по которым ступал автор романа «В поисках утраченного времени», веяло роскошью, спокойствием и неизъяснимым блаженством бытия. От того, кто был и оставался моим мужем, исходил дух усталости и непонимания. Мы жили с Андре как посторонние люди. Находясь под одной крышей, мы не разговаривали. Его невроз прогрессировал. Он подолгу сидел в кресле в прострации, сонный, отсутствующий, пахнущий алкоголем. Я укладывала его в постель, убирала бутылки, вызывала врачей, умоляя его прийти в себя. У него было все, чтобы быть счастливым. Он работал в одних из лучших в мире фильмах и мог бы стать выдающимся постановщиком. Когда-то я страстно любила и никогда не изменяла. Но он деградировал, злоупотребляя крепкими напитками и пребывая в легком безумии. Видя его в таком состоянии, я становилась больной. Несмотря на то что он делал со своей и моей жизнью, мне хотелось все-таки полностью посвятить себя новому фильму.

Глава 3

Я посмотрела на себя в зеркало. Превращение было потрясающим. Веки в морщинах, узкие глаза, чуть заметные ямочки, черные волосы, как будто их обмакнули в чернила. Я стала азиаткой и не узнавала саму себя. Я походила на девушку, благословленную небесами и только что покинувшую рисовую плантацию.
После окончания съемок фильмов «Летние безумства» и «Высокая измена» я распрощалась с Витторио, затем с Уго и другими артистами. В это время мой итальянский агент попросил меня начать кинопробы в Риме, где снимался приключенческий фильм для крупнейшей американской киностудии. Я уже совсем собралась отказаться — так мне не терпелось поехать в Париж и встретиться с режиссером и постановщиком фильма об Анжелике, с которыми я уже чувствовала духовное родство. Но имя Ричарда Брукса, постановщика, продюсера и сценариста фильма «Кошка на раскаленной крыше» («Chattc sur un toit brulant») с Элизабет Тейлор в главной роли, а также название киностудии — «Коламбия» заставили меня передумать. Чтобы меня загримировать, потребовалось полдня, но результат был ошеломляющим. Некоторые снимки мне понравились. Они также понравились Бруксу — он выразил удовлетворение и пообещал связаться со мной в ближайшее время. После всех кинопроб я наконец уехала во Францию. Анжелика уже протягивала мне руки. Начались первые кинопробы в Эпинэ. Но тут вновь вырвалась наружу моя неукротимая ярость, о которой я уже рассказывала. Внезапно я освободилась от иллюзий и оказалась в полной растерянности. Я мечтала об Анжелике, а действительность обернулась настоящим кошмаром. Мне хотелось приобрести ее черты, вдохнуть в них жизнь. Я настолько этого желала, что и представить себе не могла полного фиаско, поджидавшего меня. Вернувшись из Италии, я застала там своего мужа, который снял на острове Сен-Луи роскошные апартаменты, где некогда жил Марсель Пруст. Возможность жить хоть и впроголодь, но в квартире автора романа «В поисках утраченного времени» восхищала меня. В этом месте, где, казалось, бродили элегантные и старомодные призраки, мне не удалось восстановить прежнюю гармонию нашего супружеского союза. Андре был то молчалив, то излишне возбужден. Он не оказал мне особой поддержки, когда я вернулась в ярости, буквально уничтоженная первым днем кинопроб в роли Анжелики. Я заперлась в своей комнате и рыдала от злости и отчаяния. Мне казалось, что я сделала все возможное. Но время шло, и я постепенно приходила в себя.

Глава 2

В течение нескольких недель жизнь вовсе не казалась мне раем. За мной пытался ухаживать мой партнер по съемкам, тем самым доводя меня до исступления. Иногда мне просто хотелось дать ему пару пощечин: он украдкой лапал меня во время наших любовных сцен, чем просто выводил из себя. В то время я жила в Италии, работала на «Чинечитте» и занимала обширные апартаменты с террасами на крыше в двух шагах от Пьяцца-ди-Спания. В ноябре 1963 года я выезжала на съемки в Парму, где снимались последние эпизоды фильма Марио Моничелли «Высокая измена» («Haute infidélité»).

Глава 1

- Ну нет, никогда, ни в коем случае не буду играть Анжелику!
Я кричала, безжалостно рвала на себе волосы, срывала парик с тяжелыми локонами пронзительно-светлого венецианского цвета. Я заставила переделать его по моему вкусу, насколько могла представить себе маркиз великой эпохи Людовика XIV. Парик отлетел в центр огромного зала. Обстановка была накалена до предела. Именно такую Анжелику меня хотели заставить изображать на экране, и я в один миг поняла, что ни за что на свете не стану этого делать. Я приняла решение без тени сомнений и объявила об этом всем собравшимся, одетым в парадные туалеты и смотревшим на меня как на помешанную. Я даже кричала, сильно и громко. Им казалось, что я недовольна, а меня переполняла ярость. Мой голос достиг колосников, попал в резонанс и смолк, словно эхо. Я продолжила сшс громче, еще сильнее. Я произносила слова по слогам, полностью отдавая себе отчет в своем гневе:
— Я не буду играть Анжелику!
А потом я замолчала.

Предисловие

Мишель, любовь моя!
Странная красотка томно лежала на атласных, с кружевами, простынях. Она красовалась на афише, которую никто не мог обойти вниманием, — огромное вертикальное полотно висело над каналом Палава-ле-Фло. Ее грудь вздымалась вверх, к звездам, просвечивая сквозь коротенькую прозрачную ночную рубашку, открывающую все прелести, способные вызвать желание, но не безумство. Ошеломленный созерцанием этого зрелища, имевшего сладковатый привкус запрещенного плода, я попросил разрешения пойти посмотреть этот фильм. Мои родители, благопристойные провинциальные мещане, имевшие твердые моральные убеждения и определенную утонченность, считали кинематограф площадным искусством и предпочитали познавательные лекции о мире и утренние концерты классической музыки в театре. Услышав мой вопрос, они воздели глаза к небу и безнадежно опустили руки — я не оправдывал их ожиданий. Как могло заинтересовать меня столь шумное зрелище и столь вульгарное произведение? Они были слишком либеральны и прогрессивны, чтобы запретить мне что бы то ни было, но я понял, что потеряю их уважение, если буду настаивать на своей просьбе.

Пошли раз двое наших заводских траву смотреть. А покосы у них дальние были. За Северушкой где-то.

День праздничный был, и жарко - страсть. Парун чистый. А оба в горе робили, на Гумешках то есть. Малахит-руду добывали, лазоревку тоже. Ну, когда и королек с витком попадали и там протча, что подойдет.

Один-от молодой парень был, неженатик, а уж в глазах зеленью отливать стало. Другой постарше. Этот и вовсе изробленный. В глазах зелено, и щеки будто зеленью подернулись. И кашлял завсе тот человек.

В лесу-то хорошо. Пташки поют-радуются, от земли воспарение, дух легкий. Их, слышь-ко, и разморило. Дошли до Красногорского рудника. Там тогда железну руду добывали. Легли, значит, наши-то на травку под рябиной да сразу и уснули. Только вдруг молодой, - ровно его кто под бок толкнул, - проснулся. Глядит, а перед ним на грудке руды у большого камня женщина какая-то сидит. Спиной к парню, а по косе видать - девка. Коса ссиза-черная и не как у наших девок болтается, а ровно прилипла к спине. На конце ленты не то красные, не то зеленые. Сквозь светеют и тонко этак позванивают, будто листовая медь. Дивится парень на косу, а сам дальше примечает. Девка небольшого росту, из себя ладная и уж такое крутое колесо - на месте не посидит. Вперед наклонится, ровно у себя под ногами ищет, то опять назад откинется, на тот бок изогнется, на другой. На ноги вскочит, руками замашет, потом опять наклонится. Однем словом, артуть-девка. Слыхать - лопочет что-то, а по-каковски - неизвестно, и с кем говорит - не видно. Только смешком все.. Весело, видно, ей.

Парень хотел было слово молвить, вдруг его как по затылку стукнуло.

- Мать ты моя, да ведь это сама Хозяйка! Ее одежа-то. Как я сразу не приметил? Отвела глаза косой-то своей.

А одежа и верно такая, что другой на свете не найдешь. Из шелкового, слышь- ко, малахиту платье. Сорт такой бывает. Камень, а на глаз как шелк, хоть рукой погладить. "Вот, - думает парень, - беда! Как бы только ноги унести, пока не заметила". От стариков он, вишь, слыхал, что Хозяйка эта - малахитница-то - любит над человеком мудровать. Только подумал так-то, она и оглянулась. Весело на парня глядит, зубы скалит и говорит шуткой:

- Ты что же, Степан Петрович, на девичью красу даром глаза пялишь? За погляд-от ведь деньги берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько. Парень испужался, конечно, а виду не оказывает. Крепится. Хоть она и тайна сила, а все ж таки девка. Ну, а он парень - ему, значит, и стыдно перед девкой обробеть.

Степан и Хозяйка Медной горы. Художник Вячеслав Назарук

 

 ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ

 

Краткое содержание Песни Тринадцатой, составленное В. Жуковским:

Одиссей,  одаренный  щедро царем Алкиноем, царицею Аретою и феакийцами, покидает  с  наступлением  ночи их остров. Он засыпает. Тем временем корабль феакийский,  быстро  совершив  свое  плавание,  достигает  Итаки.  Вошедши в пристань  Форкинскую,  мореходцы  выносят  Одиссея  на  берег  сонного и там оставляют  его  со  всеми  сокровищами,  полученными  им  от среакийцев. Они удаляются.  Раздраженный  Посейдон  превращает  корабль  их  в утес. Одиссей пробуждается,  но  не  узнает  земли  своей,  которую  Афина  покрыла густым туманом.  Богиня  встречается  с  ним  под видом юноши. Он рассказывает ей о себе  вымышленную повесть; тогда Афина открывается ему, приняв на себя образ девы.   Спрятав   сокровища   Одиссеевы   в  гроте  наяд,  богиня  дает  ему наставление,  как  отмстить  женихам,  превращает  его  в  старого нищего и, повелев  ему  идти во внутренность острова к свинопасу Евмею, сама улетает в Лакедемон к Телемаху.

 

            Так Одиссей говорил; и ему в потемневшем чертоге

            Молча внимали другие, и все очарованы были.

            Тут обратилась к нему Алкиноева сила святая:

            "Бели мой дом меднокованый ты посетил, благородный

[5]     Царь Одиссей, то могу уповать, что препятствий не встретишь

            Ныне, в отчизну от нас возвращаясь, хотя и немало

            Бед испытал ты. А я обращуся теперь, феакийцы,

            К вам, ежедневно вино искрометное пьющим со мною

            В царских палатах, внимая струнам золотым песнопевца.

[10]    Все уж в ковчеге лежит драгоценном; и данные гостю

            Ризы, и чудной работы златые сосуды, и много

            Разных подарков других от владык феакийских; пускай же

            К ним по большому котлу и треножнику прочной работы

            Каждый прибавит; себя ж наградим за убытки богатым

[15]    Сбором с народа: столь щедро дарить одному не по силам".

 Краткое содержание Песни Двенадцатой, составленное В. Жуковским:

Одиссей  оканчивает  свое  повествование.  Возвращение  на  остров  Эю. Погребение  Ельпенора.  Цирцея  описывает  Одиссею  опасности,  ему  на пути предстоящие.  Он  покидает ее остров. Сирены. Бродящие скалы. Плавание между утесов  Харибды  и  Скиллы [Сциллы],  которая  разом  похищает шестерых из сопутников Одиссея.  Вопреки  Одиссею, корабль его останавливается у берегов Тринакрии. Сопутники  его,  задержанные на острове противными ветрами, истощив все свои запасы,  терпят  голод  и  наконец, нарушив данную ими клятву, убивают быков Гелиоса.  Раздраженный  бог требует,  чтобы  Зевес  наказал святотатство, и корабль  Одиссеев,  вышедший  снова  в  море,  разбит  Зевесовым громом. Все погибают  в волнах, кроме Одиссея, который, снова избегнув Харибды и Скиллы, брошен наконец на берег Калипсина острова.

Более подробное изложение истории о сиренах, Сцилле и Харибде см. в статье Одиссей, сирены, Сцилла и Харибда (краткое содержание мифов с иллюстрациями).

 

            Быстро своим кораблем Океана поток перерезав,

            Снова по многоисплытому морю пришли мы на остров

            Эю, туда, где в жилище туманно рожденныя Эос

            Легкие Оры ведут хороводы, где Гелиос всходит;

[5]     К брегу пристав, на песок мы корабль быстроходный встащили;

            Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волнами,

            Сну предались в ожиданье восхода на небо Денницы.

            Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

            Спутников скликав, послал я их к дому Цирцеи, чтоб взять там

[10]    Труп Ельпеноров, его принести и свершить погребенье.

            Много дерев нарубив, мы на самом возвышенном месте

            Берега предали тело земле с сокрушеньем и плачем.

            После ж того как сожжен был со всеми доспехами мертвый,

            Холм гробовой мы насыпали, памятный столб утвердили.

[15]    Гладкое в землю на холме воткнули весло; и священный

            Долг погребения был совершён. Но Цирцея узнала

            Скоро о нашем прибытии к ней от пределов Аида.

            Светлой одеждой облекшись, она к нам пришла; и за нею

            С хлебом, и мясом, и пеннопурпурным вином молодые

[20]    Девы пришли; и богиня богинь, к нам приближась, сказала:

            "Люди железные, заживо зревшие область Аида,

            Дважды узнавшие смерть, всем доступную только однажды,

            Бросьте печаль и беспечно едой и питьем утешайтесь

            Ныне, во все продолжение дня, с наступленьем же утра

[25]    Далее вы поплывете; я путь укажу и благое

            Дам наставленье, чтоб снова какая безумием вашим

            Вас не постигла напасть, ни на суше, ни на море темном".

Джон Мильтон (John Milton; 9 декабря 1608 - 8 ноября 1674) - английский поэт, политический деятель и мыслитель, автор политических памфлетов и религиозных трактатов. Поэма  «На утро Рождества Христова» написана Мильтоном 25 декабря 1629 года, опубликована в 1645 году.

В период между 1803 и 1815 годами «На утро Рождества Христова» Мильтона проиллюстрировал другой англичанин - Уильям Блейк, создавший к поэме шесть акварельных рисунков, из которых каждый имеет два варианта.

 

I

 

Вот срок настал, приблизилась заря,

Когда, Пречистой Девою рожден,

Нам явлен Сын Небесного Царя -

Через Него же род людской спасен

Пребудет, ибо сказано, что Он¹

От смерти смертных всех освободит

И со Отцем нас жизнью вечной наградит.

 

II

 

Сиянье то, тот изначальный свет,

Незаходящей славы ореол

(Давно ли в царственный входил совет,

С Отцем и Духом разделив престол?)

Отринул Он и в падший мир пришел.

Покинув горний вечности чертог,

Плен смертный с нами разделил наш Бог.

 

III

 

О муза гордая небес², ужель

Нет для Младенца у тебя даров,

Обретшего в вертепе колыбель, -

Ни гимна, ни стиха, ни вещих слов?

Еще на небе никаких следов

Зари грядущей, и однако рать

Пресветлая вся здесь³ и уж недолго ждать.

 

IV

 

Смотри - издалека Звезде вослед

Волхвы спешат с дарами⁴. Упреди

Их песнью. - Буди прежде всех воспет

Наш Царь. К святым стопам Его⁵ пади.

И честью сей себя вознагради.

Пусть вещий угль уст и твоих коснется⁶

И с хором ангельским твой глас сольется.

 

 

Гимн

I

 

Зимой, в ночи глубокой

Младенец ясноокий

В убогих яслях несмущен лежит.

Убор роскошный скинув,

Утехи все отринув,

Природа в страхе на него глядит.

Резвиться ей уж недосуг,

И до поры забыт сиятельный супруг⁷.

 

II

 

И вот, воззвав к эфиру,

Чистейшую порфиру

Из снега умолила ей послать,

Чтоб грешной наготой

Невинный и святой

Взор Бога своего не омрачать -

Да не смутят его очей

Следы прискорбные пороков и страстей.

 

III

 

Он страх ее пустой

Развеял - и Покой

Послал, низшедший сквозь круженье сфер⁸:

Увенчанный оливой,

Предвестник молчаливый

К ней голубиное крыло⁹ простер

И ветвью мирта¹⁰ помавая,

Вселенский мир разлил от края и до края.