Жил-был некогда царь. Звали его Чандра Раджа, то есть Лунный царь, и был у него визирь-советник по имени Батти. Любили они друг друга, как родные братья. Долго не было у обоих детей, и они горевали о своей бездетности. И вот боги услышали их молитвы, и в один и тот же день, в один и тот же час у царицы и у жены визиря родилось по мальчику. И назвали царского сына Рамой, а сына визиря — Лакшманой, потому что младшего брата великого царя Рамы звали Лакшманой, как известно всякому, кто читал или слыхал о подвигах Рамы в «Рамаяне»!. И праздник наречения им имен праздновала вся страна.
Мальчики нежно любили друг друга и не могли жить врозь. Вместе они купались, вместе играли, вместе учились в школе, а когда ели, то ели с одного блюда.
Царице не нравилась дружба ее сына с сыном визиря, и она просила царя разлучить их, но царь любил визиря и радовался дружбе мальчиков. И царица не могла добиться своего. Стала она советоваться с разными людьми, как ей разлучить мальчиков, но никто не мог ей ничего посоветовать. И вот, наконец, пришла к ней одна старая хитрая плясунья и сказала:
— Дай мне много золота, и я быстро разлучу мальчиков.
Царица дала ей мешок золота и пообещала дать второй в случае удачи, а потом стала ждать, что будет.
Старая плясунья оделась в роскошное платье и пошла к тому загородному дому, где Рама и Лакшмана целые дни проводили вместе. Они и теперь сидели там и играли. Плясунья подошла к колодцу и стала возиться около него. Раму взяло любопытство, и он послал Лакшману узнать, что делает здесь эта богато одетая женщина.
Лакшмана пошел к колодцу и спросил плясунью, что ей нужно.
— Ничего, ничего, — ответила она и покачала головой.
Потом ушла, направилась прямо к царице и сказала ей:
— Дело сделано! Дай мне второй мешок золота.
Царица дала ей еще мешок.
А Лакшмана вернулся к Раме, и тот спросил его:
— Что нужно было этой женщине?
— Она сказала, что ей ничего не надо, — ответил Лакшмана.
— Неправда, — сказал Рама, — ты что-то скрываешь от меня. Не может быть, чтобы она без всякой цели пришла сюда. Ты скрываешь от меня какую-то тайну.
И как ни уверял Лакшмана, что сказал все, что знал, Рама не верил ему. Они заспорили, а потом и подрались. В ярости Рама побежал к отцу.
— Отец мой, — крикнул он, — я ненавижу сына визиря! Вели его убить и принести мне его глаза в доказательство, что он убит.
Как ни уговаривал отец Раму, ничто не помогало.
Жили однажды царь и царица, и была у них одна дочь — самая прекрасная царевна в мире. Лицо у нее было нежное и белое, как лунный свет, и была она так добра, мила и нежна, что справедливо назвали ее — царевна Содева-бай, что значит «Благая судьба».
Когда она родилась, послали за ученейшими звездочетами и мудрейшими прорицателями, и они сказали, что она будет богаче всех царевен мира и, после того как испытает величайшее несчастье, станет счастливейшей женщиной. А какое это будет несчастье, они не могли увидеть ни по каким звездам, не могли вычитать ни в каких книгах; велели только беречь пуще зеницы ока золотое ожерелье на шее царевны. С этим ожерельем она родилась, и сразу было заметно, что оно не простое, а волшебное.
Мудрецы говорили:
— Ожерелье это не земное, а небесное: в нем душа царевны; и если она его снимет и его наденет другой человек, то она умрет.
Ожерелье закрепили особенным образом и, как только девочка подросла и поумнела, ей внушили, что надо особенно заботиться о чудесном ожерелье,— ведь в нем заключена ее жизнь. Сбылись слова прорицателей и звездочетов: они говорили, что она будет самой богатой из всех царевен на свете, — и действительно, стоило ей только раскрыть рот, как из него сыпались жемчуг и самоцветы; стоило сделать шаг, как вокруг нее сыпались драгоценные камни.

Портрет индийской царевны (18 век)

Глава 5

Девчонкой я не очень-то интересовалась кино и артистами. Актеры не вызывали у меня восторга, а кино не было предметом моих метаний. Другое дело — танцы. Танцы приводили меня в восторг и заставляли грезить. Первый фильм, который я посмотрела, вероятно, был «Бемби» Уолта Диснея. Потом я открыла для себя «Красные башмачки» («Les Chaussons rouges») Майкла Пауэла, затем «Огни рампы» («Limelight») с Чарли Чаплином на большом экране в кинотеатре «Эскюриаль» в Ницце и больше ничего не желала смотреть. Кино представлялось мне чудной сказкой, где движение тела объясняет все без слов, где действуют феи и волшебники. Голливуд не вызывал у меня особого восхищения. Я не восторгалась, когда при мне упоминались имена звезд золотой эпохи калифорнийских киностудий. Я не коллекционировала ни фотографии, ни афиши, которые могла бы повесить в своей комнате. Моими кумирами были звезды танца.

Глава 4

Как казаться счастливой, когда грусть снедает душу? В начале 1964 года я готовилась к воплощению на экране образа маркизы ангелов и должна была бы купаться в блаженстве. Однако мрачные мысли все больше овладевали мной. Я заставляла себя улыбаться — не хотелось, чтобы мое состояние отразилось на людях, с которыми я работала, и на фильме.
Мой муж, которого я когда-то очень любила, теперь ничего для меня не значил. Я медленно, но определенно от него отдалилась. Его неожиданный приезд в Голливуд несколько месяцев назад заставил меня бежать в Италию, где я снялась в двух фильмах, а затем направилась в Париж на кинопробы «Анжелики». Таким образом, я вновь возвратилась к своему супругу и в свою квартиру. Мой муж явно не соответствовал той обстановке, в которой он жил. От сводчатых потолков и натертых паркетов, по которым ступал автор романа «В поисках утраченного времени», веяло роскошью, спокойствием и неизъяснимым блаженством бытия. От того, кто был и оставался моим мужем, исходил дух усталости и непонимания. Мы жили с Андре как посторонние люди. Находясь под одной крышей, мы не разговаривали. Его невроз прогрессировал. Он подолгу сидел в кресле в прострации, сонный, отсутствующий, пахнущий алкоголем. Я укладывала его в постель, убирала бутылки, вызывала врачей, умоляя его прийти в себя. У него было все, чтобы быть счастливым. Он работал в одних из лучших в мире фильмах и мог бы стать выдающимся постановщиком. Когда-то я страстно любила и никогда не изменяла. Но он деградировал, злоупотребляя крепкими напитками и пребывая в легком безумии. Видя его в таком состоянии, я становилась больной. Несмотря на то что он делал со своей и моей жизнью, мне хотелось все-таки полностью посвятить себя новому фильму.

Глава 3

Я посмотрела на себя в зеркало. Превращение было потрясающим. Веки в морщинах, узкие глаза, чуть заметные ямочки, черные волосы, как будто их обмакнули в чернила. Я стала азиаткой и не узнавала саму себя. Я походила на девушку, благословленную небесами и только что покинувшую рисовую плантацию.
После окончания съемок фильмов «Летние безумства» и «Высокая измена» я распрощалась с Витторио, затем с Уго и другими артистами. В это время мой итальянский агент попросил меня начать кинопробы в Риме, где снимался приключенческий фильм для крупнейшей американской киностудии. Я уже совсем собралась отказаться — так мне не терпелось поехать в Париж и встретиться с режиссером и постановщиком фильма об Анжелике, с которыми я уже чувствовала духовное родство. Но имя Ричарда Брукса, постановщика, продюсера и сценариста фильма «Кошка на раскаленной крыше» («Chattc sur un toit brulant») с Элизабет Тейлор в главной роли, а также название киностудии — «Коламбия» заставили меня передумать. Чтобы меня загримировать, потребовалось полдня, но результат был ошеломляющим. Некоторые снимки мне понравились. Они также понравились Бруксу — он выразил удовлетворение и пообещал связаться со мной в ближайшее время. После всех кинопроб я наконец уехала во Францию. Анжелика уже протягивала мне руки. Начались первые кинопробы в Эпинэ. Но тут вновь вырвалась наружу моя неукротимая ярость, о которой я уже рассказывала. Внезапно я освободилась от иллюзий и оказалась в полной растерянности. Я мечтала об Анжелике, а действительность обернулась настоящим кошмаром. Мне хотелось приобрести ее черты, вдохнуть в них жизнь. Я настолько этого желала, что и представить себе не могла полного фиаско, поджидавшего меня. Вернувшись из Италии, я застала там своего мужа, который снял на острове Сен-Луи роскошные апартаменты, где некогда жил Марсель Пруст. Возможность жить хоть и впроголодь, но в квартире автора романа «В поисках утраченного времени» восхищала меня. В этом месте, где, казалось, бродили элегантные и старомодные призраки, мне не удалось восстановить прежнюю гармонию нашего супружеского союза. Андре был то молчалив, то излишне возбужден. Он не оказал мне особой поддержки, когда я вернулась в ярости, буквально уничтоженная первым днем кинопроб в роли Анжелики. Я заперлась в своей комнате и рыдала от злости и отчаяния. Мне казалось, что я сделала все возможное. Но время шло, и я постепенно приходила в себя.

Глава 2

В течение нескольких недель жизнь вовсе не казалась мне раем. За мной пытался ухаживать мой партнер по съемкам, тем самым доводя меня до исступления. Иногда мне просто хотелось дать ему пару пощечин: он украдкой лапал меня во время наших любовных сцен, чем просто выводил из себя. В то время я жила в Италии, работала на «Чинечитте» и занимала обширные апартаменты с террасами на крыше в двух шагах от Пьяцца-ди-Спания. В ноябре 1963 года я выезжала на съемки в Парму, где снимались последние эпизоды фильма Марио Моничелли «Высокая измена» («Haute infidélité»).

Глава 1

- Ну нет, никогда, ни в коем случае не буду играть Анжелику!
Я кричала, безжалостно рвала на себе волосы, срывала парик с тяжелыми локонами пронзительно-светлого венецианского цвета. Я заставила переделать его по моему вкусу, насколько могла представить себе маркиз великой эпохи Людовика XIV. Парик отлетел в центр огромного зала. Обстановка была накалена до предела. Именно такую Анжелику меня хотели заставить изображать на экране, и я в один миг поняла, что ни за что на свете не стану этого делать. Я приняла решение без тени сомнений и объявила об этом всем собравшимся, одетым в парадные туалеты и смотревшим на меня как на помешанную. Я даже кричала, сильно и громко. Им казалось, что я недовольна, а меня переполняла ярость. Мой голос достиг колосников, попал в резонанс и смолк, словно эхо. Я продолжила сшс громче, еще сильнее. Я произносила слова по слогам, полностью отдавая себе отчет в своем гневе:
— Я не буду играть Анжелику!
А потом я замолчала.

Предисловие


Мишель, любовь моя!
Странная красотка томно лежала на атласных, с кружевами, простынях. Она красовалась на афише, которую никто не мог обойти вниманием, — огромное вертикальное полотно висело над каналом Палава-ле-Фло. Ее грудь вздымалась вверх, к звездам, просвечивая сквозь коротенькую прозрачную ночную рубашку, открывающую все прелести, способные вызвать желание, но не безумство. Ошеломленный созерцанием этого зрелища, имевшего сладковатый привкус запрещенного плода, я попросил разрешения пойти посмотреть этот фильм. Мои родители, благопристойные провинциальные мещане, имевшие твердые моральные убеждения и определенную утонченность, считали кинематограф площадным искусством и предпочитали познавательные лекции о мире и утренние концерты классической музыки в театре. Услышав мой вопрос, они воздели глаза к небу и безнадежно опустили руки — я не оправдывал их ожиданий. Как могло заинтересовать меня столь шумное зрелище и столь вульгарное произведение? Они были слишком либеральны и прогрессивны, чтобы запретить мне что бы то ни было, но я понял, что потеряю их уважение, если буду настаивать на своей просьбе.

Пошли раз двое наших заводских траву смотреть. А покосы у них дальние были. За Северушкой где-то.

День праздничный был, и жарко - страсть. Парун чистый. А оба в горе робили, на Гумешках то есть. Малахит-руду добывали, лазоревку тоже. Ну, когда и королек с витком попадали и там протча, что подойдет.

Один-от молодой парень был, неженатик, а уж в глазах зеленью отливать стало. Другой постарше. Этот и вовсе изробленный. В глазах зелено, и щеки будто зеленью подернулись. И кашлял завсе тот человек.

В лесу-то хорошо. Пташки поют-радуются, от земли воспарение, дух легкий. Их, слышь-ко, и разморило. Дошли до Красногорского рудника. Там тогда железну руду добывали. Легли, значит, наши-то на травку под рябиной да сразу и уснули. Только вдруг молодой, - ровно его кто под бок толкнул, - проснулся. Глядит, а перед ним на грудке руды у большого камня женщина какая-то сидит. Спиной к парню, а по косе видать - девка. Коса ссиза-черная и не как у наших девок болтается, а ровно прилипла к спине. На конце ленты не то красные, не то зеленые. Сквозь светеют и тонко этак позванивают, будто листовая медь. Дивится парень на косу, а сам дальше примечает. Девка небольшого росту, из себя ладная и уж такое крутое колесо - на месте не посидит. Вперед наклонится, ровно у себя под ногами ищет, то опять назад откинется, на тот бок изогнется, на другой. На ноги вскочит, руками замашет, потом опять наклонится. Однем словом, артуть-девка. Слыхать - лопочет что-то, а по-каковски - неизвестно, и с кем говорит - не видно. Только смешком все.. Весело, видно, ей.

Парень хотел было слово молвить, вдруг его как по затылку стукнуло.

- Мать ты моя, да ведь это сама Хозяйка! Ее одежа-то. Как я сразу не приметил? Отвела глаза косой-то своей.

А одежа и верно такая, что другой на свете не найдешь. Из шелкового, слышь- ко, малахиту платье. Сорт такой бывает. Камень, а на глаз как шелк, хоть рукой погладить. "Вот, - думает парень, - беда! Как бы только ноги унести, пока не заметила". От стариков он, вишь, слыхал, что Хозяйка эта - малахитница-то - любит над человеком мудровать. Только подумал так-то, она и оглянулась. Весело на парня глядит, зубы скалит и говорит шуткой:

- Ты что же, Степан Петрович, на девичью красу даром глаза пялишь? За погляд-от ведь деньги берут. Иди-ка поближе. Поговорим маленько. Парень испужался, конечно, а виду не оказывает. Крепится. Хоть она и тайна сила, а все ж таки девка. Ну, а он парень - ему, значит, и стыдно перед девкой обробеть.

Степан и Хозяйка Медной горы. Художник Вячеслав Назарук

 Степан и Хозяйка Медной горы. Художник Вячеслав Назарук

 ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ

 

Краткое содержание Песни Тринадцатой, составленное В. Жуковским:

Одиссей,  одаренный  щедро царем Алкиноем, царицею Аретою и феакийцами, покидает  с  наступлением  ночи их остров. Он засыпает. Тем временем корабль феакийский,  быстро  совершив  свое  плавание,  достигает  Итаки.  Вошедши в пристань  Форкинскую,  мореходцы  выносят  Одиссея  на  берег  сонного и там оставляют  его  со  всеми  сокровищами,  полученными  им  от среакийцев. Они удаляются.  Раздраженный  Посейдон  превращает  корабль  их  в утес. Одиссей пробуждается,  но  не  узнает  земли  своей,  которую  Афина  покрыла густым туманом.  Богиня  встречается  с  ним  под видом юноши. Он рассказывает ей о себе  вымышленную повесть; тогда Афина открывается ему, приняв на себя образ девы.   Спрятав   сокровища   Одиссеевы   в  гроте  наяд,  богиня  дает  ему наставление,  как  отмстить  женихам,  превращает  его  в  старого нищего и, повелев  ему  идти во внутренность острова к свинопасу Евмею, сама улетает в Лакедемон к Телемаху.

 

            Так Одиссей говорил; и ему в потемневшем чертоге

            Молча внимали другие, и все очарованы были.

            Тут обратилась к нему Алкиноева сила святая:

            "Бели мой дом меднокованый ты посетил, благородный

[5]     Царь Одиссей, то могу уповать, что препятствий не встретишь

            Ныне, в отчизну от нас возвращаясь, хотя и немало

            Бед испытал ты. А я обращуся теперь, феакийцы,

            К вам, ежедневно вино искрометное пьющим со мною

            В царских палатах, внимая струнам золотым песнопевца.

[10]    Все уж в ковчеге лежит драгоценном; и данные гостю

            Ризы, и чудной работы златые сосуды, и много

            Разных подарков других от владык феакийских; пускай же

            К ним по большому котлу и треножнику прочной работы

            Каждый прибавит; себя ж наградим за убытки богатым

[15]    Сбором с народа: столь щедро дарить одному не по силам".

 Краткое содержание Песни Двенадцатой, составленное В. Жуковским:

Одиссей  оканчивает  свое  повествование.  Возвращение  на  остров  Эю. Погребение  Ельпенора.  Цирцея  описывает  Одиссею  опасности,  ему  на пути предстоящие.  Он  покидает ее остров. Сирены. Бродящие скалы. Плавание между утесов  Харибды  и  Скиллы [Сциллы],  которая  разом  похищает шестерых из сопутников Одиссея.  Вопреки  Одиссею, корабль его останавливается у берегов Тринакрии. Сопутники  его,  задержанные на острове противными ветрами, истощив все свои запасы,  терпят  голод  и  наконец, нарушив данную ими клятву, убивают быков Гелиоса.  Раздраженный  бог требует,  чтобы  Зевес  наказал святотатство, и корабль  Одиссеев,  вышедший  снова  в  море,  разбит  Зевесовым громом. Все погибают  в волнах, кроме Одиссея, который, снова избегнув Харибды и Скиллы, брошен наконец на берег Калипсина острова.

Более подробное изложение истории о сиренах, Сцилле и Харибде см. в статье Одиссей, сирены, Сцилла и Харибда (краткое содержание мифов с иллюстрациями).

 

            Быстро своим кораблем Океана поток перерезав,

            Снова по многоисплытому морю пришли мы на остров

            Эю, туда, где в жилище туманно рожденныя Эос

            Легкие Оры ведут хороводы, где Гелиос всходит;

[5]     К брегу пристав, на песок мы корабль быстроходный встащили;

            Сами же, вышед на брег, поражаемый шумно волнами,

            Сну предались в ожиданье восхода на небо Денницы.

            Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос.

            Спутников скликав, послал я их к дому Цирцеи, чтоб взять там

[10]    Труп Ельпеноров, его принести и свершить погребенье.

            Много дерев нарубив, мы на самом возвышенном месте

            Берега предали тело земле с сокрушеньем и плачем.

            После ж того как сожжен был со всеми доспехами мертвый,

            Холм гробовой мы насыпали, памятный столб утвердили.

[15]    Гладкое в землю на холме воткнули весло; и священный

            Долг погребения был совершён. Но Цирцея узнала

            Скоро о нашем прибытии к ней от пределов Аида.

            Светлой одеждой облекшись, она к нам пришла; и за нею

            С хлебом, и мясом, и пеннопурпурным вином молодые

[20]    Девы пришли; и богиня богинь, к нам приближась, сказала:

            "Люди железные, заживо зревшие область Аида,

            Дважды узнавшие смерть, всем доступную только однажды,

            Бросьте печаль и беспечно едой и питьем утешайтесь

            Ныне, во все продолжение дня, с наступленьем же утра

[25]    Далее вы поплывете; я путь укажу и благое

            Дам наставленье, чтоб снова какая безумием вашим

            Вас не постигла напасть, ни на суше, ни на море темном".

Джон Мильтон (John Milton; 9 декабря 1608 - 8 ноября 1674) - английский поэт, политический деятель и мыслитель, автор политических памфлетов и религиозных трактатов. Поэма  «На утро Рождества Христова» написана Мильтоном 25 декабря 1629 года, опубликована в 1645 году.

В период между 1803 и 1815 годами «На утро Рождества Христова» Мильтона проиллюстрировал другой англичанин - Уильям Блейк, создавший к поэме шесть акварельных рисунков, из которых каждый имеет два варианта.

 

I

 

 

 

Вот срок настал, приблизилась заря,

 

Когда, Пречистой Девою рожден,

 

Нам явлен Сын Небесного Царя -

 

Через Него же род людской спасен

 

Пребудет, ибо сказано, что Он1

 

От смерти смертных всех освободит

 

И со Отцем нас жизнью вечной наградит.

 

 

II

 

 

 

Сиянье то, тот изначальный свет,

 

Незаходящей славы ореол

 

(Давно ли в царственный входил совет,

 

С Отцем и Духом разделив престол?)

 

Отринул Он и в падший мир пришел.

 

Покинув горний вечности чертог,

 

Плен смертный с нами разделил наш Бог.

 

 

 

III

 

 

 

О муза гордая небес2, ужель

 

Нет для Младенца у тебя даров,

 

Обретшего в вертепе колыбель, -

 

Ни гимна, ни стиха, ни вещих слов?

 

Еще на небе никаких следов

 

Зари грядущей, и однако рать

 

Пресветлая вся здесь3 и уж недолго ждать.

 

 

 

IV

 

 

 

Смотри - издалека Звезде вослед

 

Волхвы спешат с дарами4. Упреди

 

Их песнью. - Буди прежде всех воспет

 

Наш Царь. К святым стопам Его5 пади.

 

И честью сей себя вознагради.

 

Пусть вещий угль уст и твоих коснется6

 

И с хором ангельским твой глас сольется.

 

 

 

 

 

Гимн

 

I

 

 

 

Зимой, в ночи глубокой

 

Младенец ясноокий

 

В убогих яслях несмущен лежит.

 

Убор роскошный скинув,

 

Утехи все отринув,

 

Природа в страхе на него глядит.

 

Резвиться ей уж недосуг,

 

И до поры забыт сиятельный супруг7.

 

 

 

II

 

 

 

И вот, воззвав к эфиру,

 

Чистейшую порфиру

 

Из снега умолила ей послать,

 

Чтоб грешной наготой

 

Невинный и святой

 

Взор Бога своего не омрачать -

 

Да не смутят его очей

 

Следы прискорбные пороков и страстей.

 

 

 

III

 

 

 

Он страх ее пустой

 

Развеял - и Покой

 

Послал, низшедший сквозь круженье сфер8:

 

Увенчанный оливой,

 

Предвестник молчаливый

 

К ней голубиное крыло9 простер

 

И ветвью мирта10 помавая,

 

Вселенский мир разлил от края и до края.

 


 Уильям Блейк. Рождество Христово

 Краткое содержание Песни Одиннадцатой, составленное В. Жуковским:

Одиссей   продолжает  рассказывать  свои  приключения.  Северный  ветер приносит  корабль  его  к  берегам  киммериян, где поток Океана ввергается в море;  совершив  жертву  теням,  Одиссей призывает их. Явление Ельпенора; он требует   погребения.   Тень   Одиссеевой  матери.  Явление  Тиресия  и  его предсказания.  Беседа  Одиссея  с  тенью матери. Тени древних жен выходят из Эреба  и  рассказывают  о  судьбе  своей  Одиссею.  Он  хочет  прервать свою повесть,  но  Алкиной  требует,  чтобы  он  ее кончил, и Одиссей продолжает. Явление  Агамемнона,  Ахиллеса  с  Патроклом,  Антилохом  и  Аяксом. Видение судящего  Миноса,  звероловствующего Ориона, казней Тития, Тантала и Сизифа, грозного  Гераклова  образа.  Внезапный страх побуждает Одиссея возвратиться на корабль; и он плывет обратно по течению вод Океана. 

 

            К морю и к ждавшему нас на песке кораблю собралися

            Все мы и, сдвинувши черный корабль на священные воды,

            Мачту на нем утвердили и к ней паруса привязали.

            Взявши барана и овцу с собой, на корабль совокупно

[5]     Все мы взошли, сокрушенные горем, лиющие слезы.

            Был нам по темным волнам провожатым надежным попутный

            Ветер, пловцам благовеющий друг, парусов надуватель,

            Послан приветноречивою, светлокудрявой богиней;

            Все корабельные снасти порядком убрав, мы спокойно

[10]    Плыли; корабль наш бежал, повинуясь кормилу и ветру.

            Были весь день паруса путеводным дыханием полны.

            Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.

            Скоро пришли мы к глубокотекущим водам Океана;

            Там киммериян печальная область, покрытая вечно

[15]    Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет

            Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль

            Он покидает, всходя на звездами обильное небо,

            С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь;

            Ночь безотрадная там искони окружает живущих.

Краткое содержание Песни Десятой, составленное В. Жуковским:

Одиссей  продолжает  рассказывать  свои приключения. Прибытие на остров Эолию.  Эол,  повелитель  ветров,  дает Одиссею проводником Зефира и вручает ему  крепко  завязанный  мех  с заключенными в нем прочими ветрами. Находяся уже   в  виду  Итаки,  Одиссей  засыпает.  Его  сопутники  развязывают  мех; подымается  сильная  буря,  которая приносит их обратно к Эолову острову. Но раздраженный   Эол   повелевает  Одиссею  удалиться.  Лестригоны  истребляют одиннадцать  кораблей  Одиссеевых; с последним пристает он к острову Цирцеи. Волшебница превращает  в  свиней его сопутников; но Эрмий [Гермес] дает ему средство нарушить  ее  чародейство.  Одиссей,  одолев  Цирцею, убеждает ее возвратить человеческий  образ  его  сопутникам.  Проведя год на ее острове, он требует наконец,  чтобы  она  возвратила  его  в отечество; но Цирцея повелевает ему прежде  посетить  Океан  и  у  входа  в  область  Аида вопросить прорицателя Тиресия о судьбе своей. Смерть Ельпенора.

Более подробное изложение истории об Одиссее и Цирцее см. в статье Одиссей и Цирцея (краткое содержание мифа с иллюстрациями).

 

            Скоро на остров Эолию прибыли мы; обитает

            Гиппотов сын там, Эол благородный, богами любимый.

            Остров плавучий его неприступною медной стеною

            Весь обнесен; берега ж подымаются гладким утесом.

[5]     Там от супруги двенадцать детей родилося Эолу,

            Шесть дочерей светлоликих и шесть сыновей многосильных.

            Вырастив их, сыновьям дочерей он в супружество отдал.

            Днем с благородным отцом и заботливой матерью вместе

            Все за трапезой, уставленной яствами, сладко пируют

[10]    В зале они, благовонной от запаха пищи и пеньем

            Флейт оглашаемой; ночью же, каждый с своею супругой,

            Спят на резных, дорогими коврами покрытых кроватях.

            В град их прибывши, мы в дом их богатый вступили; там целый

            Месяц Эол угощал нас радушно и с жадностью слушал

[15]    Повесть о Трое, о битвах аргивян, о их возвращенье;

            Все любопытный заставил меня рассказать по порядку.

            Но напоследок, когда обратился я, в путь изготовясь,

            С просьбой к нему отпустить нас, на то согласясь благосклонно,

            Дал он мне сшитый из кожи быка девятигодового

[20]    Мех с заключенными в нем буреносными ветрами; был он

            Их господином, по воле Крониона Дия, и всех их

            Мог возбуждать иль обуздывать, как приходило желанье.

            Мех на просторном моем корабле он серебряной нитью

            Туго стянул, чтоб ни малого быть не могло дуновенья

[25]    Ветров; Зефиру лишь дал повеленье дыханьем попутным

            Нас в кораблях по водам провожать; но домой возвратиться

            Дий не судил нам: своей безрассудностью все мы погибли.

            Девять мы суток и денно и нощно свой путь совершали;

            Вдруг на десятые сутки явился нам берег отчизны.

[30]    Был он уж близко; на нем все огни уж могли различить мы.

Краткое содержание Песни Девятой, составленное В. Жуковским:

Одиссей  начинает  рассказывать  свои  приключения. Отплытие от берегов троянских.  Разрушение  Исмара,  города  киконов, и гибель многих сопутников Одиссея.  Буря.  Посещение  лотофагов. Прибытие в область циклопов. Одиссей, оставя  у  Козьего  острова  свои  корабли,  с  одним собственным  кораблем пристает   к   недалекому   берегу  циклопов.  Выбрав  двенадцать  из  своих корабельных  товарищей,  он входит с ними в пещеру Полифема. Гибель шести из сопутников  Одиссеевых,  сожранных  циклопом.  Опьянив его, Одиссей пронзает ему  глаз  и  потом хитростью спасает себя и товарищей от его бешенства. Они похищают  циклопово  стадо и возвращаются на Козий остров. Полифем призывает отца Посейдона и молит, чтобы он отомстил за него Одиссею.

 Более подробное изложение истории об Одиссее и циклопе см. в статье Одиссей и циклоп Полифем (краткое содержание мифа с иллюстрациями)

 

             Кончил. Ему отвечая, сказал Одиссей богоравный:

            "Царь Алкиной, благороднейший муж из мужей феакийских,

            Сладко вниманье свое нам склонять к песнопевцу, который,

            Слух наш пленяя, богам вдохновеньем высоким подобен.

[5]     Я же скажу, что великая нашему сердцу утеха

            Видеть, как целой страной обладает веселье; как всюду

            Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая; как гости

            Рядом по чину сидят за столами, и хлебом и мясом

            Пышно покрытыми; как из кратер животворный напиток

[10]    Льет виночерпий и в кубках его опененных разносит.

            Думаю я, что для сердца ничто быть утешней не может.

            Но от меня о плачевных страданьях моих ты желаешь

            Слышать, чтоб сердце мое преисполнилось плачем сильнейшим:

            Что же я прежде, что после и что наконец расскажу вам?

[15]    Много Ураниды боги мне бедствий различных послали.

            Прежде, однако, вам имя свое назову, чтоб могли вы

            Знать обо мне, чтоб, покуда еще мной не встречен последний

            День, и в далекой стране я считался вам гостем любезным.

            Я Одиссей, сын Лаэртов, везде изобретеньем многих

[20]    Хитростей славных и громкой молвой до небес вознесенный.

            В солнечносветлой Итаке живу я; там Нерион, всюду

            Видимый с моря, подъемлет вершину лесистую; много

            Там и других островов, недалеких один от другого:

            Зам, и Дулихий, и лесом богатый Закинф; и на самом

[25]    Западе плоско лежит окруженная морем Итака

            (Прочие ж ближе к пределу, где Эос и Гелиос всходят);

            Лоно ее каменисто, но юношей бодрых питает;

            Я же не ведаю края прекраснее милой Итаки.

            Тщетно Калипсо, богиня богинь, в заключении долгом

[30]    Силой держала меня, убеждая, чтоб был ей супругом;

            Тщетно меня чародейка, владычица Эи, Цирцея

            В доме держала своем, убеждая, чтоб был ей супругом, -

            Хитрая лесть их в груди у меня не опутала сердца;

            Сладостней нет ничего нам отчизны и сродников наших,

[35]    Даже когда б и роскошно в богатой обители жили

            Мы на чужой стороне, далеко от родителей милых.

            Если, однако, велишь, то о странствии трудном, какое

            Зевс учредил мне, от Трои плывущему, все расскажу я.

 ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

Краткое содержание Песни Седьмой, составленное В. Жуковским:

Одиссей  входит  в  город;  у  ворот  встречается с ним Афина под видом феакийской  девы;  она  окружает  его  мглою,  и  он,  никем не примеченный, приближается  к  Алкиноеву  дому.  Описание  царского  дома  и сада. Вошед в палату,  где  царь  в  то  время  пировал  с гостями, Одиссей приближается к царице  Арете, и мгла, его окружавшая, исчезает. Он молит царицу о даровании ему  способа  возвратиться  в отчизну. Царь приглашает его сесть за трапезу. По  окончании пиршества гости расходятся. Одиссей, оставшись один с Алкиноем и  Аретою,  рассказывает  им,  как  он  покинул  остров Огигию, как буря его бросила  на  берега Схерии и как получил он свою одежду от царевны Навсикаи. Алкиной дает ему обещание отправить его на корабле феакийском в Итаку.

 

            Так Одиссей богоравный, в бедах постоянный, молился.

            Тою порою царевну везли крепконогие мулы

            В город. Достигнув блестящих царевых палат, Навсикая

            Взъехала прямо на двор и сошла с колесницы; навстречу

[5]     Вышли ее молодые, бессмертным подобные, братья;

            Мулов отпрягши, в покои они отнесли все одежды.

            Царская дочь на свою половину пошла; развела там

            Яркий огонь ей рабыня эпирская Евримедуса

            (Некогда в быстром ее корабле увезли из Эпира,

[10]    В дар Алкиною почетный назначив, понеже, над всеми

            Он феакийцами властвуя, чтим был как бог от народа.

            Ею была Навсикая воспитана в царском жилище).

            Яркий огонь разведя, приготовила ужин старушка.

            В город направил тем временем путь Одиссей: но Афина

[15]    Облаком темным его окружила, чтоб не был замечен

            Он никаким из надменных граждан феакийских, который

            Мог бы его оскорбить, любопытствуя выведать, кто он.

            Но, подошед ко вратам крепкозданным прекрасного града,

            Встретил он дочь светлоокую Зевса богиню Афину

[20]    В виде несущей скудель молодой феакийския девы.

ПЕСНЬ ПЯТАЯ

Краткое содержание Песни Пятой, составленное В. Жуковским:

 Совет  богов. Они посылают Эрмия [Гермеса] к нимфе Калипсо с повелением отпустить немедленно  Одиссея.  Калипсо  дает  Одиссею  орудия,  нужные  для постройки плота.  В четыре дня судно готово, и на пятый день Одиссей пускается в путь, получив   от   Калипсо  все  нужное  на  дорогу.  Семнадцать  дней  плавание продолжается   благополучно.   На   осьмнадцатый  Посейдон,  возвращаясь  от эфиопов,  узнает  в  море  Одиссея,  плывущего  на  легком  плоту  своем; он посылает  бурю,  которая  разрушает  плот;  но  Одиссей получает от Левкотеи покрывало,  которое  спасает  его  от  потопления;  целые  три дня носят его бурные  волны;  наконец ввечеру третьего дня он выходит на берег феакийского острова Схерии. 

 

            Эос, покинувши рано Тифона прекрасного ложе,

            На небо вышла сиять для блаженных богов и для смертных.

            Боги тогда собрались на великий совет; председал им

            В тучах гремящий Зевес, всемогущею властию первый.

[5]     Стала Афина рассказывать им о бедах Одиссея,

            В сердце тревожася долгой неволей его у Калипсо:

            "Зевс, наш отец и владыка, блаженные, вечные боги,

            Кротким, благим и приветливым быть уж теперь ни единый

            Царь скиптроносный не должен, но, правду из сердца изгнавши,

            Каждый пускай притесняет людей, беззаконствуя смело, -

[10]    Если могли вы за быть Одиссея, который был добрым,

            Мудрым царем и народ свой любил, как отец благодушный;

            Брошенный бурей на остров, он горе великое терпит

            В светлом жилище могучей богини Калипсо, насильно

[15]    Им овладевшей; и путь для него уничтожен возвратный:

            Нет корабля, ни людей мореходных, с которыми мог бы

            Он безопасно пройти по хребту многоводного моря.

            Ныне ж враги и младого хотят умертвить Телемаха,

            В море внезапно напав на него: о родителе сведать

[20]    Поплыл он в Пилос божественный, в царственный град Лакедемон".

            Ей возражая, ответствовал туч собиратель Кронион:

            "Странное, дочь моя, слово из уст у тебя излетело.

            Ты не сама ли рассудком решила своим, что погубит

            Некогда всех их, домой возвратясь, Одиссей? Телемаха ж

[25]    Ты проводи осторожно сама - то, конечно, ты можешь;

            Пусть невредимо он в милую землю отцов возвратится:

            Пусть и они, не свершив злодеянья, прибудут в Итаку".

            Так отвечав, обратился он к Эрмию, милому сыну:

ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ

Краткое содержание Песни Третьей, составленное В. Жуковским:

Прибытие  Телемаха  в  Пилос. Он находит Нестора, приносящего на берегу моря  жертву  Посейдону  вместе  с  народом.  Нестор,  по  просьбе Телемаха, рассказывает  о  том,  что  случилось с ним, с Менелаем и некоторыми другими ахейскими  вождями  после  разрушения Трои.  Он  советует  Телемаху  посетить Менелая  в  Лакедемоне.  Телемах остается ночевать в доме Нестора. На другой день,  по  совершении  жертвы,  обещанной  Нестором  Афине, Телемах вместе с младшим  сыном  Нестора  Писистратом  отправляется  в  путь;  они  ночуют  у Диоклеса и на следующий вечер приезжают в Лакедемон. 

 

             Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном

            Своде небес, чтоб сиять для бессмертных богов и для смертных,

            Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих.

            Тою порою достигнул корабль до Нелеева града

[5]     Пышного, Пилоса. В жертву народ приносил там на бреге

            Черных быков Посейдону, лазурнокудрявому богу;

            Было там девять скамей; на скамьях, по пяти сот на каждой,

            Люди сидели, и девять быков перед каждою было.

            Сладкой отведав утробы, уже сожигали пред богом

[10]    Бедра в то время, как в пристань вошли мореходцы. Убравши

            Снасти и якорем шаткий корабль утвердивши, на землю

            Вышли они; Телемах, за Афиною следуя, также

            Вышел. К нему обратяся, богиня Афина сказала:

            "Сын Одиссеев, теперь уж застенчивым быть ты не должен;

[15]    Ибо затем мы и в море пустились, чтоб сведать, в какую

            Землю отец твой судьбиною брошен и что претерпел он.

            Смело приблизься к коней обуздателю Нестору; знать нам

            Должно, какие в душе у него заключаются мысли.

            Смело его попроси, чтоб тебе объявил он всю правду;

[20]    Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим".-

            "Но, - отвечал рассудительный сын Одиссеев богине, -

            Как подойти мне? Какое скажу я приветствие, Ментор?

            Мало еще в разговорах разумных с людьми я искусен;

            Также не знаю, прилично ли младшим расспрашивать старших?"

[25]    Дочь светлоокая Зевса Афина ему отвечала:

            "Многое сам, Телемах, ты своим угадаешь рассудком;

            Многое демон откроет тебе благосклонный; не против

            Воли ж бессмертных, я думаю, был ты рожден и воспитан".

 

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Краткое содержание Песни Первой, составленное В. Жуковским:

Собрание  богов. Они определяют, что Одиссей, преследуемый Посейдоном и против  воли  удерживаемый  нимфою Калипсо на острове Огигии, должен наконец возвратиться  в  свое  отечество  Итаку.  Афина, под видом Ментеса, является Телемаху  и  дает  ему  совет  посетить  Пилос  и  Спарту  и выгнать женихов Пенелопы  из  Одиссеева  дома.  Телемах  в  первый  раз говорит решительно с матерью и женихами. Ночь. 

 

 

            Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,

            Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,

            Многих людей города посетил и обычаи видел,

            Много и сердцем скорбел на морях, о спасенье заботясь

[5]     Жизни своей и возврате в отчизну сопутников; тщетны

            Были, однако, заботы, не спас он сопутников: сами

            Гибель они на себя навлекли святотатством, безумцы,

            Съевши быков Гелиоса, над нами ходящего бога, -

            День возврата у них он похитил. Скажи же об этом

[10]    Что-нибудь нам, о Зевесова дочь, благосклонная Муза.

            Все уж другие, погибели верной избегшие, были

            Дома, избегнув и брани и моря; его лишь, разлукой

            С милой женой и отчизной крушимого, в гроте глубоком

            Светлая нимфа Калипсо, богиня богинь, произвольной

[15]    Силой держала, напрасно желая, чтоб был ей супругом.

            Но когда, наконец, обращеньем времен приведен был

            Год, в который ему возвратиться назначили боги

            В дом свой, в Итаку (но где и в объятиях верных друзей он

            Всё не избег от тревог), преисполнились жалостью боги

[20]    Все; Посейдон лишь единый упорствовал гнать Одиссея,

            Богоподобного мужа, пока не достиг он отчизны.

            Но в то время он был в отдаленной стране эфиопов

            (Крайних людей, поселенных двояко: одни, где нисходит

            Бог светоносный, другие, где всходит), чтоб там от народа

[25]    Пышную тучных быков и баранов принять гекатомбу.

            Там он, сидя на пиру, веселился; другие же боги

            Тою порою в чертогах Зевесовых собраны были.

            С ними людей и бессмертных отец начинает беседу;

            В мыслях его был Эгист беспорочный (его же Атридов

[30]    Сын, знаменитый Орест, умертвил); и о нем помышляя,

            Слово к собранью богов обращает Зевес Олимпиец:

Александра Нейхардт о переводе Василием Жуковским "Одиссеи" Гомера:

"Первый перевод «Илиады» на русском языке, законченный поэтом Н. И. Гнедичем в 1822 г. в результате двадцатилетнего труда был восторженно встречен всей читающей Россией и особенно высоко оценен А. С. Пушкиным и В. А. Жуковским. Н. И. Гнедич прекрасно знал древнегреческий язык и много внимания уделил тому, чтобы не только передать поэтический размер подлинника — гекзаметр, но и характерные особенности языка Гомера, которые переводчик определял как «простоту, силу и важное спокойствие». Самоотверженный труд Н. И. Гнедича над переводом «Илиады», то потрясение, которое испытал В. А. Жуковский, встретившись с великим творением древнегреческого гения, зазвучавшим на русском языке с силою подлинника, зажгло в старшем друге A. С. Пушкина страстное желание осуществить перевод «Одиссеи». В отличие от Н. И. Гнедича Жуковский не знал древнегреческого языка. Он загорелся мечтой изучить язык Гомера и посвятить себя переводу «Одиссеи». Однако, занятый различными делами, он так и не нашел времени для занятий греческим языком и лишь на склоне лет вернулся к мысли о переводе «Одиссеи». Не владея языком подлинника, он вынужден был поступить иначе. Желая сохранить истинный аромат и стиль гомеровского стиха, В.А.Жуковский с помощью немецкого филолога-классика вчитывается в греческий текст гомеровской поэмы, чтоб войти в ее ритм и ощутить ее правильное звучание. Ученый сделал для B. А. Жуковского подстрочный перевод каждого стиха, подписывая под греческим словом его точное значение. Пользуясь таким подстрочником, В. А. Жуковский приступил к поэтическому переложению текста, желая дать не только точный, но стилистически близкий по характеру языка Гомера перевод замечательной поэмы. И хотя невольно Жуковский привнес в русский текст свойственный ему романтический тон и некоторую сентиментальность, несколько исказив ясный и строгий стиль гомеровского повествования, значение его перевода трудно переоценить. Он дал русскому читателю возможность познакомиться с одним из величайших произведений мировой литературы, творением, насыщенным полнокровной жизнью, яркой фантастикой и поэтическим блеском".

Пентесилея (Penthesilea) - трагедия немецкого писателя Генриха фон Клейста, написанная в 1806-07 годах и основанная на одном из вариантов античного мифа об Ахилле и Пентесилее (с разными вариантами этого мифа можно ознакомиться здесь).

Далее Вы можете прочитать текст трагедии "Пентесилея" в русском переводе. Во вложении к статье Вы можете бесплатно скачать перевод текста трагедии в формате PDF.


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Пентесилея, царица амазонок.

Протоэ, Мероэ, Астерия  -  знатные амазонки.

Верховная жрица Дианы.

Антилох, Ахилл, Одиссей, Диомед - цари греческих народов .

Греки и амазонки.

Место действия: поле сражения близ Трои


ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ.

Появляются Одиссей и Диомед с одной стороны, Антилох — с другой,
за ними свита.

Прекрасная дама, не знающая милосердия


Скажи, зачем ты, рыцарь, сник,
Бредёшь угрюм, как ночь?
Засох на озере тростник,
И снялись птицы прочь.

Какая боль с тобой срослась,
Всех болей тяжелей?
Плодами белка запаслась,
И убран хлеб с полей.

Чело лилейное хранит
Горячий след тоски,
И розы юные ланит
Роняют лепестки.

- Дитя мне встретить привелось
В полях, среди гвоздик.
Был долог шёлк её волос,
А взор был прям и дик.

Я сплёл прелестнице венок
И пояс из цветка.
Она, простёртому у ног,
Пеняла мне слегка.

Безмолвно поднял на коня
Я ту, что всех милей,
И долго песня для меня
Лилась среди полей.

Пучок корней в её руке
Был слаще всяких блюд.
На самом дивном языке
Услышал я: "Люблю!"

Я в грот вошёл за ней, бескрыл,
Была терпка слеза.
И поцелуями закрыл
Я дикие глаза.

Летели сны в кромешной тьме...
Мне снился сон о том,
Что я простёрся на холме
Холодном и пустом.

Там были принцы и пажи,
И каждый худ и слаб.
"Жестокой нашей госпожи
Теперь ты будешь раб!

Беги!" - с трудом шептали мне
Монархи впалым ртом.
И я очнулся на холме,
Холодном и пустом.

И с той поры душою сник,
Брожу, угрюм, как ночь,
Хотя давно увял тростник
И снялись птицы прочь.

Жестокая Дама, не знающая милосердия

 Я видел рыцаря –
Увы!, уж был он жив едва!,
Бледней чем лилии чело,
Тоской полны глаза.

Его спросил я : – Почему
Случилась с ним беда?
Уж птицы к югу подались,
Желтеет вкруг листва…

--Гулял я  средь лесов, долин,
Где  вереск густ цветёт,
И вдруг увидел лэди я,
Бредущую  с  Холмов.

Эльфийка, хрупкое дитя,
С волной волос до пят,
Бездонны тёмные глаза,
И странно-чужд их взгляд…

Тогда, ни слова не сказав,
Поднял её в седло –
Она взглянула мне в глаза,
И понял всё без слов.

Весь день мы вместе провели,
Бродили по лугам,
Она на странном языке
Шептала песнь цветам.

И улыбалась мне она,
Смотрела вновь в глаза,
И чудилось, что взгляд её
Подёрнула слеза…

Цветы душистые собрав,
Венок и пояс сплёл,
Короновал её в тот час,
Когда в росе весь дол.

А для меня она нашла
В янтарных сотах мёд,
Съедобных травок собрала,
Заботясь в свой черёд.

Под вечер на зелёный холм
Мы поднялись – и вдруг
Открылся сказочный нам грот,
Полуночный приют.

Мы оказались внутри скал,
А в милой – слёз прибой,
И поцелуями закрыл
Глаза я лэди той…

Я задремал, но тяжко сны
Давили мне на грудь,
И я не мог проснуться сам,
Не мог их оттолкнуть!

Мне призраки пришли во снах,
Неся душе испуг :
«Жестокой Дамы пленник ты!,
Войдёшь в наш тесный круг!»

С трудом я веки разомкнул:
Туман вокруг густой…
Та лэди, грот, и блеск долин –
Как будто сон пустой…

И одиноко я с тех пор
Брожу среди полей,
Хотя желта уже листва,
Далёк клик журавлей.

 В 1524 году итальянский писатель Луиджи да Порто в новелле "История двух благородных влюблённых" развивает тему, начало которой было положено Овидием в истории Пирама и Фисбы. Луиджи да Порто перемещает действие в Верону, где влюблются друг в друга Ромео и Джульетта, принадлежащие к враждующим домам - Монтекки и Каппеллетти. Новелла Луиджи да Порто несколько раз перерабатывалась в Италии, а потом этот сюжет попал и в Англию - в 1562 году Артур Брук написал поэму "Ромео и Джульетта". А в период между 1591 и 1595 годами была написана знаменитая трагедия Уильяма Шекспира "Ромео и Джульетта".

 

Прекрасной и милостивой госпоже Лючине Саворньяна

 
Давно уже в беседе с вами обещал я записать для вас одну не раз слышанную мною трогательную веронскую новеллу, и вот теперь пришло время изложить ее кратко, на немногих страницах, дабы обещанное мною не осталось пустым звуком. Да и к тому же мне, человеку несчастному, делами несчастных влюбленных, о коих повествует сия новелла, заниматься вполне пристало; и вполне пристало отослать ее к вашей добродетели, дабы вы, хотя и будучи известны среди прекрасных женщин, вам подобных, как мудрейшая, могли, прочитав ее, еще яснее понять, сколь рискованны и опасны любовные стези, сколь жалостна и гибельна доля несчастных влюбленных, ведомых Амуром. Охотно шлю я эти страницы вашей красе, пребывая в надежде, что, как я уже твердо про себя решил, станут они последним моим трудом в подобном роде и что отныне перестанет наконец строчить неумелое мое перо, дабы впредь не быть больше притчей во языцех. Вы же, пристань всех доблестей, красот и добродетелей, станьте таковой и для утлого челна моего воображения, который, хотя и обремененный невежеством, но подгоняемый Амуром, избороздил немало мелких поэтических вод, прежде чем ему, завершившему свои блуждания, настала пора убрать снасти, отдав паруса, весла и руль другим, кто с большим умением и под более счастливой звездой в том же море плавает, а самому спокойно причалить к вашему брегу. Примите же мою новеллу, госпожа, в сих одеждах, ей приличествующих, и прочтите ее благосклонно за прекрасную, по моему разумению, и столь жалостную фабулу, а также из снисхождения к кровному родству и той нежной дружбе, что связывают с вашей персоной того, кто пишет сии строки и с неизменным почтением вам себя препоручает.

Как вам, должно быть, ведомо, в начале моей юности, пока небо против меня еще не обратило всей силы своего гнева, предавался я ратному делу, следуя в том многим великим и доблестным мужам, и не один год подряд бывал на прекрасной вашей родине — Фриули, которую мне приводилось от случая к случаю посещать, разъезжая то по частному делу, то по службе. И при этом имел я обыкновение брать с собою в конные походы моего лучника, мужчину лет пятидесяти, сведущего в ратном деле и весьма приятного в обхождении. И, как почти все, кто происходит из Вероны (а родился он именно там), был этот человек по имени Перегрино очень говорлив. Не только храбрый и ловкий солдат, но и учтивый муж, пускался он чаще, чем то полагалось в его годы, в любовные предприятия, отчего, к доблести своей двойную доблесть добавляя, умел он складно и приятно рассказывать самые прекрасные истории из всех, какие мне когда-либо приходилось слышать, особливо те, в коих речь шла о любви.

Однажды выехал я из Градиски, где тогда квартировал, с этим лучником и двумя другими моими людьми и, помню, гонимый Амуром, направился в Удине пустынной дорогой, разбитой и выжженной в то время войной. Погруженный в свои мысли, далеко отъехав от других, оказался я рядом с названным Перегрино, который, как бы мысли мои угадывая, сказал:

— Уж не собираетесь ли вы вечно томиться тоской из-за того, что жестокая красавица, обманывая вас, мало вас любит? Хоть я и на себе самом познал, что давать советы легче, чем им следовать, все же я вам скажу: «Господин мой, тому особенно, кто, как вы, к воинскому делу причастен, не годится проводить много времени в темнице Амура,— столь плачевны итоги, к коим он нас почти всегда приводит, и столь опасны его пути. В доказательство чего я могу, если вам угодно, рассказать историю, приключившуюся в моем городе, дабы дорога не казалась нам такой унылой. И вы услышите рассказ о том, как двух благородных любовников постигла жалостная, жестокая смерть».

И как только я подал знак, что охотно готов его слушать, он начал так:

 — Во времена, когда Бартоломео Делла Скала, государь учтивый и гуманный, по своей воле ослаблял и натягивал бразды правления моей прекрасной родиной, проживали там, как слыхал о том еще мой отец, два благороднейших семейства, кои принадлежали к противным партиям и друг с другом жестоко враждовали,— одно именуемое Каппеллетти, а другое — Монтекки. От одного из них, как считают, и происходят те, что живут ныне в Удине, то есть мессер Никколо и мессер Джованни, именуемые Монтиколи из Вероны, откуда они когда-то переселились, захватив с собою лишь немногое из того, чем они владели в старину, прежде всего свою доброту и учтивость. И хотя я, читая кое-какие старинные хроники, встретился с этими двумя семействами, якобы стоявшими сообща за одну и ту же партию, я тем не менее передам вам эту историю так, как я ее слышал, ничего в ней не меняя.

Итак, как я сказал, проживали в Вероне при упомянутом государе вышеназванные благороднейшие семейства, богатые доблестными мужами и сокровищами, ниспосланными им в равной мере небом, природой и Фортуной. Между ними, как это часто бывает среди богатых семейств, царила по какой-то неизвестной причине жесточайшая вражда, из-за чего и с одной и с другой стороны погибло немало людей; но постепенно, как нередко случается в таких делах, то ли утомившись, то ли опасаясь гнева государя, которому их вражда была ненавистна, начали они, не идя открыто на мировую, воздерживаться от взаимных распрей и вести себя спокойнее, так что многие их люди даже стали друг с другом разговаривать. Когда наступило такое замирение, однажды, по случаю карнавала, в доме мессера Антонио Каппеллетти, считавшегося первым в своем семействе, давались большие празднества и днем и ночью, куда сходился почти весь город.

Однажды вечером, по обычаю влюбленных, которые не только в мечте, но и во плоти за своими возлюбленными неотступно следуют, куда бы те ни направились, пришел на это празднество вслед за своей дамой один юноша из рода Монтекки. Был этот юноша прекрасен собой, высок ростом, учтив и приятен. В маске, как и все другие, наряженный нимфой, привлекал он взоры всех как своей красотой, превосходившей красоту любой из пришедших туда женщин, так и своим неожиданным появлением в этом доме, и притом в ночное время. Но наибольшее впечатление произвел он на единственную дочь названного мессера Антонио, девушку необычайной красоты, выделявшуюся среди всех прочих упоительным своим обликом. Когда она увидела юношу, красота его с такой силой поразила ей душу, что от первой встречи их взглядов стала она как будто сама не своя. Он стоял один среди праздничного веселья, в стороне от всех, скромно и редко участвуя в танцах или беседах, и, завлеченный сюда Амуром, все время держался настороже, что очень огорчало девушку, ибо, как она слышала, был он по природе своей весел и сердечен.

После полуночи, когда празднество шло к концу, начался так называемый танец факела и шляпы, который и теперь еще исполняется в заключение праздников, когда кавалеры и дамы и дамы и кавалеры по своей прихоти друг друга поочередно выбирают. В этом танце кто-то увлек за собою нашего юношу и случайно подвел к влюбленной девушке. Справа от нее стоял благородный юноша, именуемый Меркуччо Гуерцио, чьи руки от природы всегда, и в июльскую жару, и в январскую стужу, оставались холодными, как лед. Как только Ромео Монтекки (ибо так звался наш юноша) приблизился к девушке слева и, как принято в танце, прекрасную ее руку в свою руку взял, тотчас же она сказала ему, желая, быть может, услышать в ответ его голос: «Благословен ваш приход ко мне, мессер Ромео». На что юноша, ее изумление заметив и сам изумленный ее словами, сказал: «Как это благословен мой приход?» А она ответила: «Да, благословен ваш приход сюда ко мне, ибо вы хоть левую руку мою согрели, пока Меркуччо мою правую застудил». Тогда он, несколько осмелев, добавил: «Если я моей рукой вашу руку согрел, то вы прекрасными своими глазами мое сердце зажгли». Девушка слегка улыбнулась, опасаясь, как бы ее с ним не увидели и не услышали, но все же сказала ему: «Клянусь вам, Ромео, честным словом, что здесь нет женщины, которая казалась бы мне столь же прекрасной, каким кажетесь вы». На что юноша, весь загоревшись, ответил: «Каков бы я ни был, я стану вашей красоты, если она на то не прогневается, верным слугою».

О рыцарь, что тебя томит?
О чем твои печали?
Завял на озере камыш,
И птицы замолчали.

О рыцарь, что тебя томит?
Ты изнемог от боли.
У белки житница полна,
И сжато поле.

Лицо увлажнено росой,
Измучено и бледно,
И на щеках румянец роз
Отцвел бесследно.

Я встретил девушку в лугах -
Прекрасней феи мая.
Взвевалась легким ветерком
Прядь золотая.

Я ей венок душистый сплел:
Потупившись, вздохнула
И с нежным стоном на меня
Она взглянула.

Я посадил ее в седло:
Ко мне склонясь несмело,
Она весь день в пути со мной
Мне песни пела.

И корни трав, и дикий мед
Она мне отыскала -
На чуждом, странном языке
«Люблю» сказала.

Она вошла со мною в грот,
Рыдая и тоскуя:
Закрыли дикие глаза
Четыре поцелуя.

И убаюкан — горе мне! -
Я был на тихом лоне,
И сон последний снился мне
На диком склоне.

Предстала бледная как смерть
Мне воинская сила,
Крича: — La Belle Dame sans Merci
Тебя пленила!

Грозились высохшие рты,
Бессильные ладони…
И я очнулся поутру
На диком склоне.

И вот скитаюсь я один
Без сил, в немой печали.
Завял на озере камыш,
И птицы замолчали.

Зачем здесь, рыцарь, бродишь ты
     Один, угрюм и бледнолиц?
Осока в озере мертва,
     Не слышно птиц.

Какой жестокою тоской
     Твоя душа потрясена?
Дупло у белки уж полно
     И жатва убрана.

Бледно, как лилии, чело,
     Морщины - след горячих слез.
Согнала скорбь со впалых щек
     Цвет блеклых роз.

Я встретил девушку в лугах -
     Дитя пленительное фей,
Был гибок стан, воздушен шаг,
     Дик блеск очей.

Я сплел венок. Я стройный стан
     Гирляндами цветов обвил,
И странный взгляд сказал: люблю,
     Вздох томен был.

И долго ехали в лугах
     Мы с нею на моем коне,
И голос, полный странных чар,
     Пел песню-сказку мне.

Понравились ей — дикий мед
     И пища скромная моя.
И голос нежный мне сказал -
     «Люблю тебя».

Мы в грот ее вошли. Там я
     Ее рыданья услыхал.
И странно дикие глаза
     Я целовал.

Там убаюкала затем
     Она меня - о, горе мне! -
Последним сном забылся я
     В покинутой стране.

Смертельно-бледных королей
     И рыцарей увидел я.
«Страшись! La Belle Dame sans Merci
     Владычица твоя!»

Угрозы страшные кричал
     Хор исступленных голосов.
И вот — проснулся я в стране
     Покинутых холмов.

Вот почему скитаюсь я
     Один, угрюм и бледнолиц,
Здесь по холмам… Трава мертва.
     Не слышно птиц.

"Ax, что мучит тебя, горемыка,
     что ты, бледный, скитаешься тут?
     Озерная поблекла осока,
     и птицы совсем не поют.

     Ax, что мучит тебя, горемыка,
     какою тоской ты сожжен?
     Запаслась уже на зиму белка,
     и по житницам хлеб развезен.

     На челе твоем млеет лилея,
     томима росой огневой,
     на щеке твоей вижу я розу,
     розу бледную, цвет неживой..."

     Шла полем Прекрасная Дама,
     чародейки неведомой дочь:
     змеи - локоны, легкая поступь,
     а в очах - одинокая ночь.

     На коня моего незнакомку
     посадил я, и, день заслоня,
     она с чародейною песней
     ко мне наклонялась с коня.

     Я сплел ей запястья и пояс,
     и венок из цветов полевых,
     и ласкалась она, и стонала
     так нежно в объятьях моих.

     Находила мне сладкие зелья,
     мед пчелиный и мед на цветке,
     и, казалось, в любви уверяла
     на странном своем языке.

     И, вздыхая, меня увлекала
     в свой приют между сказочных скал,
     и там ее скорбные очи
     поцелуями я закрывал.

     И мы рядом на мху засыпали,
     и мне сон померещился там...
     Горе, горе! С тех пор я бессонно
     брожу по холодным холмам;

     королевичей, витязей бледных
     я увидел, и, вечно скорбя,
     все кричали: Прекрасная Дама
     без любви залучила тебя.

     И алканье они предрекали,
     и зияли уста их во тьме,
     и я, содрогаясь, очнулся
     на этом холодном холме.

     Потому-то, унылый и бледный,
     одиноко скитаюсь я тут,
     хоть поблекла сырая осока
     и птицы давно не поют.

Зачем, о рыцарь, бродишь ты
Печален, бледен, одинок?
Поник тростник, не слышно птиц,
И поздний лист поблек.

Зачем, о рыцарь, бродишь ты,
Какая боль в душе твоей?
Полны у белок закрома,
Весь хлеб свезен с полей.

Смотри: как лилия в росе,
Твой влажен лоб, ты занемог.
В твоих глазах застывший страх,
Увяли розы щек.

Я встретил деву на лугу,
Она мне шла навстречу с гор.
Летящий шаг, цветы в кудрях,
Блестящий дикий взор.

Я сплел из трав душистых ей
Венок, и пояс, и браслет
И вдруг увидел нежный взгляд,
Услышал вздох в ответ.

Я взял ее в седло свое,
Весь долгий день был только с ней.
Она глядела молча вдаль
Иль пела песню фей.

Нашла мне сладкий корешок,
Дала мне манну, дикий мед.
И странно прошептала вдруг:
"Любовь не ждет!"

Ввела меня в волшебный грот
И стала плакать и стенать.
И было дикие глаза
Так странно целовать.

И убаюкала меня,
И на холодной крутизне
Я все забыл в глубоком сне,
В последнем сне.

Мне снились рыцари любви,
Их боль, их бледность, вопль и хрип:
La belle dame sans merci
Ты видел, ты погиб!

Из жадных, из разверстых губ
Живая боль кричала мне,
И я проснулся - я лежал
На льдистой крутизне.

И с той поры мне места нет,
Брожу печален, одинок,
Хотя не слышно больше птиц
И поздний лист поблек.